Куда бы он не попал, здесь было слишком тесно, душно и беспокойно. Точь-в-точь придуманное людьми из мира Паука место, где обязаны мучиться после смерти любые грешники, не зависимо от магистерского звания... Боли не было, но Лойсо чувствовал себя так, будто его завернули в тугое бархатное куманское покрывало, сквозь которое не могли пробиться ни звуки, ни свет, ни даже воздух.
- Пить! – раз за разом пытался потребовать он, но губы не слушались, да и некого было звать, вокруг колыхалась только плотная, непроницаемая, отливающая всеми оттенками багрового, пустота. Где-то по ту сторону тонко звенел чей-то испуганный голосок. Светлый, ломкий, как лучик – не ухватиться, не поймать, разве только глупо и слепо пробираться к нему наугад, кое-как выныривая из удушающего плена небытия.
Тело по-прежнему горело, но на лоб легла долгожданная прохлада.
- Павана… - с облегчением выдохнул он, пытаясь разлепить непослушные веки. Он не сбился с пути, уже хорошо. Память накатила одновременно с болью, да так, что беспамятство показалось ему почти блаженством, - Я же говорил… что приду…
Склоненное лицо послушницы было совсем бледным и очень испуганным, едва заметные веснушки на коротком носу посерели, но в круглых глазах плескалась решимость и совсем не детское упрямство. Значит, выбирая временное убежище, он не ошибся.
- Прости, что напугал, но сам не справлюсь. Я хорошо умею ломать, а чинить – не очень. Придется тебе… Кроме тебя некому…
Говорить было трудно. Как и дышать. Больше всего на свете хотелось закрыть глаза, целиком и полностью вверяя себя заботам опытного целителя, а потом открыть их, когда все будет закончено и в теле не останется ни осколочка боли, а только легкость и привычная, сжатой пружиной дремлющая сила… Помечтал и хватит. Лойсо попытался приподняться на локтях, но вышло плохо. Сейчас он вообще не понимал, как умудрился не только благополучно убраться из Шамхума, но еще и не пропасть в Хумгате.
- Слушай… меня… - произнес он, глотая хлюпающую в горле кровь, - Сперва лечим ребра, а то дышать никак… Следом колено. Потом остальное, там ерунда, трещины, не больше... Тащи таблички, напишу заклинания. А ты будешь класть лапку на больное место и читать. Даже если отключусь… Пока не увидишь, что все цело…
Фраза оказалась очень длинной и вымотала его окончательно. Комната художницы сперва поплыла, а потом завертелась перед глазами, темнея и отдаляясь. Потерять сознание раньше времени было бы равноценно самоубийству. Как в тумане Лойсо прошептал слова обезболивающего заклинания  и  тут же почувствовал, как слабеют сдавливающие тело тиски. В кои-то веки пригодилось. А ведь господин Пондохва всегда считал себя знатоком и тонким ценителем боли. Любил причинять ее и со вкусом испытывать… Но по глупой самоуверенности напрочь забыл, что боль бывает не только изыскано-возбуждающей, но и грубой, бессмысленной, раскатывающей человека до состояния безвольной, едва шевелящейся медузы…  Все-таки вовремя он вернулся. Только сейчас магистр увидел, что крепко сжимает руку Паваны. С усилием разогнув пальцы, он попытался улыбнуться:
- Будут синяки. Потом вылечим…  Скорее… неси таблички…
Теперь Лойсо почти не сомневался, что все получится именно так, как и было задумано. Обнаружить его след у тайных сыщиков не получится даже при большом желании, а завтра он будет уже далеко. Так-то, Рыбник! Снова мучительно закашлявшись, магистр откинулся на подушки, и его окровавленные губы изогнулись в короткой улыбке превосходства.

Послушница вихрем вылетела из комнаты. Красивый, славный, чуть не до смерти перепуганный ребенок. Что ж, учиться не всегда легко и приятно… Лойсо закусил губу, упрямо цепляясь за свое жалкое злорадство, черпая в торжестве над Рыбником хоть какую-то силу, способную удержать его здесь - в светлой и прохладной девичьей спальне. Пушистый ковер, покалывающий ладони. Солоноватый вкус крови на языке. Резкий свет, бьющий сквозь приоткрытые ставни. Осталось совсем немного… Он осторожно перевел дыхание, стараясь поменьше шевелиться. Ну где же ты, девочка? Прирученная магией боль больше не грызла изнутри, а только осторожно укачивала, подергивая мир молочно-красноватым туманом. Густым, неподвижным, утешительно-мягким. Он и сам не понял, откуда взялась мысль о том, что Павана может опоздать  или вовсе не найти этих грешных табличек, но принял ее с вялым, ничуть не свойственным ему равнодушием. Глупо все вышло. Там над Шамхумской речкой он был уверен, что выкарабкается, а теперь слишком устал, чтобы быть хоть в чем-то уверенным…
А ведь он всегда был самонадеянным нахалом. Надеялся исключительно на самого себя и только благодаря этому умудрялся выжить там, где спотыкались остальные. А теперь споткнулся сам. Видимо, пришло время понять, что всякая попытка всучить заботу о собственной жизни кому-то другому – неоправданный риск, если уж не полнейшая глупость.  Отяжелевшие веки магистра медленно опустились. Он не будет спать. Просто отдохнет немного, а потом, наконец, прекратит себя жалеть и займется делом… Каким именно, придумать он не успел. Потому что комната художницы задрожала, медленно растворяясь в мареве знакомого пейзажа, а сам Лойсо оказался по горло в зеленой воде безымянной реки, до дрожи холодной и совсем не солоноватой. Волны били в лицо, поднимаясь все выше, а он не мог даже пошевелиться, не то, что отползти на спасительную мель. Бессмысленный вопрос «сушить или мочить?» начинал обретать жизненно важный смысл, да и выбирать следовало, чем скорее, тем лучше.
- Сушить! – почти взвыл он, захлебываясь набегающей волной, и в то же мгновение очутился на мосту – знакомо искореженном, но местами все еще прекрасном. Теперь Лойсо снова лежал, распластавшись под нереально огромной, крошащейся глыбой, известковая пыль засыпала глаза, а маленькое злое солнце жгло так, что шансов дожить под ним до заката у магистра не было никаких. Похоже, грешная ворона мстила со вкусом и от души… Пальцы беспомощно заскребли по горячим камням и – совершенно внезапно – по гладкой поверхности самопишущей таблички. Неужели, Павана? Только зачем? Теперь-то зачем? Были бы силы – побил бы все таблички, подвернувшиеся под руку, чтоб даже осколков не осталось… Но сил не было даже на одну. И она продолжала упрямо и бессмысленно тыкаться в ладонь, требуя чего-то почти невозможного… Но чего? Неужели все еще обещанных целительских заклинаний? И скорее, чтоб отвязаться от настырной девчонки, чем пытаясь спасти собственную жизнь, Лойсо отдал табличке свои последние осознанные мысли.

Сколько времени прошло с того момента, как он окончательно отключился, и до его внезапного пробуждения, Лойсо не знал. Солнечные пятна потускнели и сползли с подушки, подобравшись поближе к окну. Небо вылиняло до скучного бледно-желтого оттенка – похоже, очередной весенний день в Ехо близился к закату. Глубоко и с удовольствием втянув в себя разогретый воздух, магистр приподнялся на локтях. Значит, спасен. Он сел, тряся головой и ежась – и штаны, и разорванная рубашка были все еще противно мокрыми, а вот компресс, заботливо оставленный Паваной, окончательно высох, и Лойсо легкомысленно зашвырнул его в угол. К темным магистрам компрессы и лекарства. Он был жив и почти здоров. Девочка справилась, вон как сладко теперь спит, никаких сил, видно,  не осталось… Бесцеремонно-ласково он потрепал рыжую гривку уткнувшейся в соседнюю подушку послушницы и поднялся. Правда, тут же об этом пожалел – на первом же шаге его занесло куда-то вправо, больно приложив плечом о стену. Бальзам «Кахара» никогда не казался ему панацеей, но сейчас подошел бы и он…И все-таки, сперва в ванную. Даже если в этом домике окажется всего один грешный бассейн. После крохотной комнатушки во флигеле «Кофейной гущи», где мыть себя полагалось маленьким фонтаном на гибком шланге, приходилось радоваться и такой возможности. Кое-как содрав с себя остатки одежды, он без всякого сожаления испепелил горстку окровавленных тряпок. Заклинания чистки и починки были слишком долгими и скучными, а миры битком набиты чистой и свежей, буквально с иголочки, одеждой. Найдется что-нибудь и на его вкус. Чуть прихрамывая, Лойсо побрел на поиски ванной. В груди было тепло и немного щекотно – то ли заживляющие заклинания продолжали работать, а то ли непривычные эмоции дружно скреблись изнутри, тревожа и пробегая мурашками по голой коже.
Бассейнов оказалось два. Небольших, но чистых и прохладных, как лесные озерца. В два счета разогрев воду в первом, Лойсо забросил в него свое вдоволь настрадавшееся тело и блаженно вздохнул. Опасные приключения, вкус которых он успел здорово подзабыть, просто обязаны заканчиваться вот так – с горячей ванной, ужином и спящей наверху рыжеволосой красавицей. Мысли были смешные и очень человеческие, сперва думать их было приятно, а потом надоело. Горячая вода не способствовала сосредоточению и вообще ничему, кроме бестолкового расслабленного бултыхания и счастливой пустоты в голове. Только перебравшись во второй бассейн, магистр почувствовал себя окончательно живым и неожиданно голодным. Нырнуть поглубже, подняться на поверхность с шумом и плеском, выбраться на бортик, почти без усилия, совсем позабыв о том, что случилось несколько часов назад – вкус у едва не прервавшийся жизни оказался отменным. Самый простой рецепт для заскучавших и пресытившихся могуществом магистров: уронить на себя мост и все наладится. Само собой и почти мгновенно. Криво усмехнувшись, Лойсо набросил на плечи пушистое купальное лоохи и отправился назад, в спальню.
Девочка по-прежнему спала, впрочем, другого он и не ожидал; лечить, не владея навыками целительсва – то еще удовольствие... Ничего, справится. Он нагнулся, вглядываясь в прикрытое спутанными прядями бледное лицо Паваны, прислушался к едва слышному дыханию. Не то, чтобы перестаралась, но где-то совсем близко. Маленькая самоотверженная глупышка. Благодаря которой он все еще жив. Нахмурившись, Лойсо поспешно сунул руку под край одеяла и вытащил оттуда небольшую темную бутылочку. Кто-то в Ехо обойдется без бальзама Кахара. Здесь и сейчас он явно нужней.
- Иди-ка сюда, малыш, - он осторожно приподнял ее голову, усадил, прижимая к плечу; свободной рукой легко открыл бутылочку, поднес к полуоткрытым губам послушницы, - Теперь моя очередь тебя спасать.

Отредактировано Лойсо Пондохва (2016-03-03 14:13:47)